Из дальнего угла Петербургской губернии
(Неоконченный очерк. Автограф. Сентябрь 1863. 4 л. // РГАЛИ. Ф. 167. Оп. 3. Ед. хр. 32.)

На этот раз письмо мое будет поживее и даже в некотором отношении забавнее двух предшествовавших. Хотя в самом предмете нет ничего ни особенно смешного, ни радостного, о нем почему-то решительно нельзя говорить, не ставши на несколько юмористическую точку зрения. Речь будет идти о новых хозяевах-поселенцах с их радостями, горестями, хлопотами, разочарованиями и причудами.

Всем известно, что имения петербургской губернии, если они имеют помещичью усадьбу и не лежат в каком-нибудь непроходимом захолустье, – для и большей части свих обладателей имеют значение дачи – что и придает им некоторую особливую ценность. Возможность удобного переселения на чистый воздух без платежа денег и долгого переезда, возможность жить без больших трат и таким образом поправлять свои финансы, пострадавшие за столичную зиму, принадлежат к числу выгод очень осязательных. Иной и очень осторожный человек подумает два раза перед тем, чтоб двинуться на лето, с семьею, в какую-нибудь Могилевскую или Херсонскую губернию, но переезд во сто и двести верст его не расстроит. Зимою в нашем крае всегда были очень дороги помещичьи мызы (особливо небольшие и благоустроенные), с открытием же Варшавской железной дороги, по местностям не очень от нее отдаленным стали хорошо идти и пустопорожние земли, на которых, по выражению Гоголя, можно развести отличный березовый лес. Березовые леса, впрочем, на них никто не разводит, покупателей же прежде всего запасает запас строевого леса, сооружает себе более или менее теплое жилище, отделяет десятины для запашки, покупает сколько может скота и нанимает рабочих. С благополучным решением крестьянского вопроса, при невозмутимом спокойствии края все мы ждали что эта эмиграция новых собственников  усилится, к выгоде уезда и к оживлению нашей помещичьей жизни, - но ожидание это не оправдалось. Хотя маленькие мызы все еще дороги, хотя земли около железой дороги понемногу раскупаются и застраиваются заметного наплыва скваттеров еще нет, да и те, которые перебрались к нам, не поощряют новичков идти за собою.

Нет сомнений что для  семейного петербургского человека выслужившего пенсию, скопившего маленький капиталец и все таки находящегося почти что в гнусной бедности, по случаю петербургской дороговизны – мысль о тихом деревенском  приюте очень  заманчива. Купив клочок земли, даже пустопорожней, похлопотав над ней года два и положив на постройки и обзаведение тысячи четыре наш труженик получает возможность до конца дней своих жить в такой чистой и теплой квартире о которой он и не мечтал в столице, иметь за столом припасы хотя и простые но недоступные ему в Петербурге, проводить время в здоровых занятиях по хозяйству и кушать простоквашу от своих коров под сенью своей собственной, если не смоковницы, то яблони. И действительно между новыми поселенцами у нас всего более оказывается петербургских чиновников пожилых и потерших лямку, но еще способных трудиться. Их было бы еще более, если б цена небольшим мызам и отдельным пустошам с постройками была пониже. Строиться же и совершенно обзаводиться вновь крайне трудно даже и не для пожилого человека. Владельцы земель по соседству с московской железной дороги это понимают и часто строят у себя маленькие домики с фермами часто на продажу, у нас же, около варшавской, до этого не дошло, а между тем вся операция крайне выгодна. Я знаю клочок земли со старым домиком, людской избою, двумя сарайчиками, садом в пятнадцать яблонь и тремя  коровами, за этот клочок дают восемь тысяч тогда как он не стоил бы и двух в пустопорожнем виде. Самая щедрая оценка всех помещичьих построек, скота и т.д. на этом клочке едва даст еще тысячу рублей, судите же сами, какой тут процент приходится за одно существование мызы. И приходится он все таки не даром – готовый приют, насиженное место, кое какое готовое основание для будущего хозяйства все это несравненно лучше пустыря один вид которого возбуждает уныние.

Когда отставному чиновнику мечтающему о сельском уединении, удастся наконец покинуть столицу и приобрести маленькую мызу, он на первых порах счастлив как ребенок. И одно здоровье укрепившееся на воздухе наполняет его бодростью но здоровье занимает его мало, при обилии других наслаждений. Чтоб понять всю скудость первейших потребностей жизни, какую переносят в Петербурге люди с доходом вовсе не ничтожным для иностранца стоит присмотреться на деревенскую жизнь семейного петербургского чиновника. Для него самый смиренный домик есть дворец. Так привык  он к тесноте и грязи квартир петербургских. Огурец для него почти то же что ананас для избалованного барича, все едва завязавшиеся на деревья яблочки сочтены и поверяются, не из скаредности, а из сознания их драгоценности. На курицу бродящую по двору члены семьи глядят с подобострастием, сами маленькие дети приходят в восторг, увидевши за обедом не корюшку с дрянным картофелем а какого нибудь молодого тетерева купленного за гривенник у соседа крестьянина. Сельским хозяйством собственно наш чиновник – поселенец занимается охотно и даже толково: по натуре своей он осторожен и не склонен к риску, оттого он советуется с кем лишь может, берет пример с хозяйств зажиточных крестьян, и если не создаст себе великих доходов за то не знает и злых невзгод, так часто посещающих настоящего агронома.

Но как ни блаженствует новый землевладелец из чиновников, как он ни радуется глядя на свой дом, свое поле свой навоз свое болото, – враг не дремлет, а готовит счастливцу печальную долю, и от кого же? От лиц к нему самых близких! Жены и взрослые дочери поселенца сперва глядят на сельскую жизнь с тупой боязливостью а потом  начинают, к ужасу главы семейства заявлять к этой жизни неукротимую ненависть. Барыни и барышни этого разбора не расположены ценить деревенских благ: ни чистое помещение, ни улучшенный стол, ни здоровый воздух для них никогда не имеют значения. Снабдите их хорошими кринолинами, да по вечерам возите слушать музыку в Новой деревне, и они дадут вам подписку в том что готовы жизнь свою проводить в клоповнике, с одной лишь чистой комнатой для приема гостей изредка. Скоро к ненависти присоединяется презрение ко всему деревенскому и за тем отчаянные сетования о прелестном Петербурге. Женщины, которые мирно, а иногда и честно несли свою долю труда, проживая с семьей в четвертом этаже грязного дома в Гороховой улице, становятся отвратительны, праздны, сварливы посреди сельской, во сто раз благопристойнейшей обстановки. Еще сама новая помещица иногда хранит кое какое приличие, не покидает домашнего хозяйства, – но взрослые ее дочери впадают в исступление тоски, отравляют собою все что к ним приближается. Один мой сосед серьезно допытывался от четырех дочерей чиновника, устроившего себе небольшую мызу, что именно их влечет к Петербургу, где, по недостаточному состоянию их родителя, все удовольствия житейские для них просто недоступны. Из ответов сперва оказывалось, что Петербург милый город, в котором жить есть уже наслаждение и некоторая почесть. Потом было сказано, что там есть милый Александровский парк, а в парке играет такая милая музыка. «И гуляют такие милые писаря!» добавил сам вопрошавший. Дальнейших объяснений девицы не дал, но с наступлением сентября подняли такой содом, и до того отравили существование своего папаши что тот счел долгом собрать последние крохи и уже ищет себе с семьею, на зимние месяца, грязной и крошечной квартиры в столице. Когда он мне сообщил об этом, я не выдержал и сказал два стиха Пушкина так хорошо подходящие к настоящему казусу: Жена и дети, друг, поверь, большое зло, От них все скверное на свет произошло!

В противоположность семейным поселенцам-страдальцам я поставлю поселенцев приобретающих маленькие мызы или пустопорожние земли для того чтоб успокоившись на лоне Природы, увеселять себя охотою. Эти совершенно счастливы, имеют все данные для счастия и заслуживают счастия. Сама судьба устроила так что в нашей губернии окрестности железной дороги богаты дичью всякого рода а также довольно обильны лесным материалом для построек. По самому роду своей любимой забавы, охотник почти всегда бодр, деятелен, любит лес и поле а к бивачной жизни навычен так что для него месяцы обзаведения хозяйственного не очень тяжки. Охотник не знает безлюдства и деревенской скуки, у него тотчас же появляются спутники и собеседники, без различия званий и стеснений общественных, каждый крестьянин понимающий благородное дело, для него дорогой сосед, и он сам дорогой сосед для того крестьянина. Полевым хозяйством охотник не любит заниматься много, да за то никогда и не запустит его постыдным образом. В домике его все чисто, хорошо все устроено на походную ногу, как у распорядительного офицера в лагере, – за порядком приглядывает какой нибудь престарелый друг и слуга, верный драбант, на своем веку убивший около сорока медведей. На счет стола и провизии охотник всегда обеспечен (было: удивит вас), у него найдете вы все то, что лишь можно достать в окрестности: вообще наш мужик очень любит барина-охотника и несет ему  куриц, поросят, рыбу, раков, и все продукты, какими располагает.

К сожалению, у нас еще очень мало поселенцев-охотников, но я твердо уверен, что когда до столичных Немвродов донесутся вести о счастливом существовании какое ведут здесь их собратия, – эти ловцы закупят в нашем крае множество пустошей и украсят их небольшими, чистыми уютными домиками. И отдых в этих домиках, и охота  по их соседству будут во сто раз приятнее и отдыха и охоты в окрестностях самой столицы, где все так уже известно, выхожено, но где нельзя ступить шагу не встретивши толпы других охотников и где всякий день сопряжен с огромными издержками. Даже предполагая что любитель охоты может кидать много денег и состоит членом нескольких охотничьих обществ в столице. Все таки свой охотничий уголок для него окажется в десять раз привлекательнее тех, иногда очень роскошных приютов под городом, около которых он обыкновенно тешится. Тут важны не одно большее количество дичи, но и само отдаление от города, деревенская обстановка сознание полной независимости, вместе с отсутствием помехи. Сравнивать скромное охотничье пристанище верст за двести от столицы, с щегольскими приютами под Петербургом все равно что сравнивать хорошую, красивую, здоровую мызу с фигурной дачкой берегов Невки или Черной Речки.

Кроме охотников и чиновников выслуживших себе право на отдых, небольшие клочки земель приобретаются у нас лицами по чему либо предполагающими в себе большие сельскохозяйственные таланты. Может со временем эти таланты выкажутся с блеском, в настоящее же время им некогда было развернуться и удивить окрестности. Так один из новых поселенцов -ского узда, до пресыщения рассказывает всем своим соседям что он привез с собой одних агрономических книг на пять сот рублей серебром – соседи предсказывают ему вследствие этого, полное и позорнейшее крушение но покуда оно еще не состоялось, осуждать почтенного поселенца будет еще рано. Другой новый землевладелец, из очень молодых людей, глубоко возмущен тем что все мужики, по соседству его мызы вместо благообразных четырех колесных телег употребляют мизерные двух колесные таратайки.